|
Предыдущая Следующая
Кульминационный скандал возникает из-за ее любви к езде на велосипеде, каковую Беликов, убежденный, что «женщина или девушка на велосипеде это ужасно», в духе времени правильно истолковывает как акт политического и сексуального раскрепощения.[6] Он «изумляется... спокойствию» рассказчика, идет к брату «невесты», чтобы «облегчить душу» и предупредить, что будет вынужден обо всем доложить начальству. Тот спускает его с лестницы, это видит «невеста», и герой еще больше боится оказаться посмешищем — «как бы чего не вышло».
Он «лег [в кровать] и уже больше не вставал... Он лежал под пологом, укрытый одеялом» и вскоре умер. «Теперь, когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое,[7] приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет... И как бы в честь его во время похорон была пасмурная дождливая погода, и все мы были в калошах и с зонтами».- «Признаюсь, хоронить таких людей, как Беликов, это большое удовольствие...[8] [Но] Беликова похоронили, а сколько еще таких человеков в футляре осталось, сколько их еще будет!». И Буркин задается вопросом: «А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт — разве это не футляр?».
Таким образом, чеховский вымышленный рассказчик предлагает обобщенную формулировку темы "футляркости". В чеховедении эмблематический образ "человека в футляре" иногда объявляется слишком карикатурным, «контурным», не характерным для зрелого Чехова (Чудаков: 300). Однако он закономерно перетекает во многочисленные слагающие его чеховские инварианты — мотивы ограниченности, окостенелости, порочной повторяемости, страха перед жизнью, желания защититься от нее условностями и штампами, прижизненного омертвения и преждевременной смерти и т. д. (Первухина 1993, Щеглов 1994).
Тем более поразительно, что ответом на риторический вопрос Бур-кина, «сколько их еще будет», может служить фигура самого, может быть, блестящего из литературных наследников Чехова. При всей вызывающей парадоксальности трактовки Зощенко как реинкарнации Беликова,[9] она находится в русле характерного типа историко-литературной преемственности, состоящего в том, что проблематичный, а то и отрицательный персонаж из классического произведения на следующем витке эволюции возрождается в авторской ипостаси. Так, согласно Пастернаку,
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
