|
Предыдущая Следующая
А в ПВС автор-рассказчик восхищается крестьянином, который держит з доме свой будущий надгробный крест — чтобы привыкнуть к идее смерти (3: 670). Перебирая далее «примеры слишком уж спокойного и даже отчасти любовного, нежного отношения к смерти», которые «не лишены... комичности» (3: 671), МЗ рассказывает об особом гробе, приготовленном для себя неким дореволюционным губернатором:
«Лично для себя он задолго до смерти заказал гроб с какой-то особой прорезью для глаз. Конечно... [с]квозь эту прорезь покойник мог видеть самую малость. А его самого уже вовсе было не видать. Поэтому Шевелев вовремя спохватился. И велел увеличить прорезь до размеров своего лица. Причем куплено было какое-то "толстое морское стекло",[16] каковое и было приспособлено к гробу. Получилось весьма мило. Сквозь стекло можно было любоваться покойником, не поднимая крышку гроба...[17] И многие гости, "любопытствуя, влезали в него", чтоб посмотреть, какая панорама раскрывается перед ними сквозь стекло окошечка. Не без улыбок, вероятно, хоронили этого господина. Должно быть, сквозь стекло забавно было видеть серьезное, вдумчивое лицо покойника, сказавшего новое слово в деле захоронения людей, в деле спасения их от мирской суеты» (3: 672).
Бросается в глаза, с одной стороны, сходство этих веселых похорон с удовольствием «хоронить таких людей, как Беликов», а с другой — оценочная инверсия: чеховский рассказчик злорадствует по поводу футлярной смерти футлярного человека, зощенковский — приглядывается к ней с полускрытой ученической завистью.
3. Случайность
От буквальных манифестаций "футлярно-гробовой" темы у двух авторов обратимся к ее более обобщенным аспектам. Беликова приводит к гибели безуспешная попытка укрыться в свой футляр от жизни в ее наиболее живом проявлении — от вызова, бросаемого женщиной, любовью, браком, в перспективе детьми. В чеховском мире этот любовно-брачный комплекс может выступать в роли как очередной ловушки, западни, тюрьмы, давящего обруча («Учитель словесности», «Ариадна», «У знакомых», «Невеста», «Супруга», «Страх», «Скучная история», «Печенег», «Случай из практики»), так и спонтанного выхода на волю из рутинных тисков, часто лишь минутного, но иногда обещающего оказаться настоящим («В родном углу», «Бабье царство», «Дама с собачкой»). В обоих случаях "бегство из клетки", будь то "в брак/любовь" или "из брака", описывается как переход к беспокойному, нервному, негарантированному, непредсказуемому, открытому состоянию. Так у Чехова трактуется и вообще всякий акт "выхода на свободу", например, отъезда из гостей или из дому, где героя/героиню мучает своими разговорами хозяин, тетка, мать, муж или кто-либо еще столь же невыносимый.
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
