|
Предыдущая Следующая
Получалось так, что к концу 20-х гг. степень неотчужденности общественных отношений в целом в стране (в данном случае речь не идет о внутрипартийных отношениях) была выше, чем в этот же период в микрокосме Маяковского. И вот одно из подтверждений этого, и его не надо забывать: у Маяковского был огромный круг читателей, причем настолько большой, что перед его выступлениями нередко дежурила конная милиция108. Это подтвердил и факт его вынужденного ухода из жизни.
Не только боль личной утраты вывела тысячи людей на улицу, чтобы проститься с поэтом, но еще больше - чувство страха, вызванного еще не осознанным, но уже прогремевшим сигналом огромной наступающей на людей и дело социализма беды. Спустя две недели после прощания с поэтом Ю. Олеша писал: «15, 16 и утром 17 шли люди мимо гроба (не меньше 150 000 человек - прим. авт.). Огромные массы. Похороны производили грандиозное впечатление: вся Поварская от Кудринской до Арбата была забита людьми, на оградах, на крышах стояли люди. Шло за гробом тысяч 60, если не больше. Стреляли у крематория в воздух, чтобы дать возможность внести в ворота гроб. Была давка, стояли трамваи - если бы он знал, что так его любят и знают, не застрелился бы»109.
Микрокосм Маяковского, наоборот, являл собой то пространство, где во всем откровении жесткости и жестокости развернулась борьба между старым и новым, между коммунистической и мелкобуржуазной тенденцией, пытающейся паразитировать на идеях социализма. И даже в этой борьбе Маяковский остался верен своей коммунистической природе: он вел борьбу с бюрократизмом и с мещанством в личностной форме, т.е. с открытым лицом, в отличие от анонимности первых и безликости вторых. Т.е. войну бюрократизму и мещанству, в том числе литературному, объявили не только пролетариат и партия, но еще отдельный и особенный Человек, причем поэт. И объявил эту войну первым, и вел ее так, что не давал покоя армии бюрократов и тьме мещан.
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
