|
Предыдущая Следующая
Однако, чтобы быть поистине глубинным, страх должен восходить самым ранним стадиям сознания, в репертуаре которых нищих просто еще нет.
«Разве младенцу понятен образ нищего?… Что делает нищий? Он стоит с протянутой рукой… возник[ает] символический образ нищего… [Я] понял, что я боюсь не нищего, а его руки… Я вспомнил давний сон… Из темной стены тянется ко мне огромная рука… Должно быть… грудь… была отнята рукой… матери… Быть может, рука отца… положенная на грудь матери, еще более устрашила ребенка» (3: 602–603, 607–608).
От этих пассажей (из эпизода, цитированного в гл. I по поводу «Операции»), связи ведут от руки к груди, сексу, еде, наказанию, ножу, кастрации, удару и т. д. Но для нас особенно существенно зощенковское прозрение о символичности фигуры "нищего", которая младенцу не знакома и, значит, заместила собой его родителей – отца, отнимающего у него грудь, и мать, отнимающую его от груди (в частности, с применением хины; см. гл. I).
В этом свете становятся понятными и сила переживаний по поводу нищих, и причудливо расщепленное самоотождествление МЗ с субъектами "нищенства" – с теми, кто требует и кому подают (в том числе с теткой богача); его адресатами – теми, у кого просят и кто либо неохотно (как богач тетке), либо очень щедро (как МЗ поэту) подает; его объектами – тем, что подают, например, с младенцем, которого могут отдать нищему; и, наконец, с мотивировками этого самоотождествления – с тем, на основании чего подают, например, с претензиями тетки богача на родственную поддержку, с утратой социального и профессионального статуса, с циничной литературной продукцией Т[иняко]ва.
Неудивительно поэтому, что " нищие" занимают заметное место и в смешных рассказах, появляясь там иной раз совершенно без нужды. Красноречивые сходства комических сюжетов о нищих с ПВС очевидны.
К младенцу нанимают «страхолюдную» няню, она подолгу гуляет с ним и… просит под него милостыню; родители увольняют ее, говоря, что не хотят «своему ребенку присваивать такие взгляды» («Рассказ про няню…»). Нуждающейся старушке сосед советует «податься на детский фронт… Я, говорит, сам очень огорчаюсь…, что я не дама… Я бы… ходил себе по садикам… разных ребят похваливал… Родители… в долгу не останутся… Вам копейку неудобно подать. Вам две подадут. А кто и три» («Материнство и младенчество»). Рассказчик, поджидающий даму около кинотеатра, подает рубль бедно одетой старушке. Та поднимает крик, он извиняется, приходит его дама, как вдруг старушка все-таки берет рубль, недостающий ей на билет; дама пилит рассказчика за расточительство (ГК-Д, «Мелкий случай…»). Рассказчик встречает бывшего богача, унижавшего всех, особенно тетку. «Его папаша завещал поддерживать ее жизнь… Он швырял в нее скомканной кредиткой», а однажды, спеша в театр с «шикарной дамой», перешагнул через тетку, упавшую в обморок. Тот говорит: «Теперь я совсем иной. И если есть темное пятно в моей жизни, то это моя тетя, которой даром, что восемьдесят лет, но она… до сих пор шляется ко мне за пособием… сорок лет подряд меня третирует» («Встреча»; 2: 315–318). К рассказчику повадился ходить нахальный нищий, требовал прибавки, а после возражений рассказчика («… сам посуди, можешь ли ты с меня требовать?») «больше не приходил – наверное, обиделся» («Нищий»). Слепой нищий отвергает двугривенный, поданный ему фальшивомонетчиками на «пробу» («Разговоры»).
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
