|
Предыдущая Следующая
Вы ушли, Сережа, в мир иной...
Вы ушли бесповоротно в мир иной.
Вы ушли, Есенин, в мир иной.
Какая из этих строк лучше?
Все дрянь! Почему?
Первая строка фальшива из-за слова «Сережа». Я никогда так амикошонски не обращался к Есенину, и это слово недопустимо и сейчас, так как оно поведет за собой массу других фальшивых, не свойственных мне и нашим отношениям словечек: «ты», «милый», «брат» и т.д.»30.
Отметим, что взаимоотношения Мандельштама и Есенина также были далеко не идиллическими: «Сергей Есенин однажды даже пытался бить Мандельштама»31.
Представление Мандельштама о Маяковском, как о благополучном советском писателе, было в одну минуту опрокинуто «океанической вестью о смерти Маяковского. Как водяная гора жгутами бьет позвоночник, [эта весть] стеснила дыхание и оставила соленый вкус во рту» (набросок к «Путешествию в Армению», 1931-1932)32. Выступая вслед за Б.М. Эйхенбаумом (чей доклад мы уже цитировали в этой заметке) на собственном поэтическом вечере, состоявшемся 14 марта 1932 года, Мандельштам, как вспоминает очевидец, «минут тридцать пять (без преувеличения) говорил о том, что Эйхенбаум оскорбил Маяковского, что он не смел даже произносить его имени рядом с именами остальных (как нельзя, недопустимо сравнивать Есенина, Пастернака, Мандельштама с Пушкиным или Гете33). Маяковский гигант, мы не достойны даже целовать его колени34».
Столь высокая оценка творчества Маяковского не в последнюю очередь была связана с тем решительным и стремительным поворотом в сторону авангарда, который поэзия самого Мандельштама проделала в начале тридцатых годов. Достаточно сказать, что основные черты поэтики Маяковского, перечисленные М.Л. Гаспаровым в его недавней работе, с меньшей или большей отчетливостью прослеживаются и у позднего Мандельштама (у Мандельштама — автора «Камня» выявить их было бы просто невозможно). «Нарочито грубый язык» («Чтоб объездить всю курву Москву» — здесь и далее, все примеры взяты из стихотворений Мандельштама), «перекошенные склонения» («Бежит волна-волной, волне хребет ломая»), «расшатанные рифмы» («скважист-княжеств»), «гиперболические, вещественно-зримые, плакатно-яркие образы» («На Красной площади всего круглей земля // И скат ее твердеет добровольный»), «нововыдуманные слова» (только один пример из множества: в стихотворении «Ариост»( 1933) Мандельштам употребляет неологизм «лазорье», позаимствованный из поэмы Маяковского «Облако в штанах») — все эти черты поэтики, у Маяковского (как показал М.Л. Гаспаров) выводимые из «языкового образа площадного митингового оратора», «объявляющего новые истины, для которых старый язык не приспособлен»35, у Мандельштама, как бы ни парадоксально это прозвучало, выводятся из отчасти сходных оснований.
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
