|
Предыдущая Следующая
Главное отличие нового подхода я вижу в сосредоточении на экзистенциальной проблематике Зощенко. С актуальных внешних объектов его сатиры -- жульничества, бюрократизма, пьянства, неграмотности и т.п. -- акцент переносится на извечную внутреннюю драму человеческого состояния (condition humaine), мучительно занимавшую автора. Иными словами, вместо вещей и карикатурно опредмеченных людишек, в фокусе оказывается человек -- естественный материал великого искусства.
Техническим выражением такой смены интерпретационной парадигмы является обновление языка описания. Вместо "положительных" и "отрицательных" явлений, "мещанства" и "(без)духовности", "полуграмотного сказа" и "прямого авторского слова" (беру наугад несколько понятий, характерных для разных школ зощенковедения), разговор пойдет о пронизанности зощенковских текстов "страхом" и "недоверием", "гарантиями покоя" и "превентивными мерами", "боязнью гостей", "фобией руки", "неврозом еды" и дальнейшими конкретизациями и переплетениями этих экзистенциальных тем. В то же время многие слои устоявшегося зощенковедческого словаря -- "лицо", "маска", "энциклопедия некультурности" и другие -- остаются релевантными, требуя реинтерпретации в новых терминах.
Предлагаемый набор мотивов не выведен дедуктивно и не заимствован из какой-либо одной, скажем, психоаналитической, понятийной номенклатуры. Он получен путем тщательного рассмотрения зощенковских текстов в свете центральной гипотезы о единстве "смешных" и "серьезных" вещей. В этом анализе, нацеленном на выявление системы инвариантов, образующих поэтический мир автора, я пользовался привычными методами поэтики выразительности. Важная, хотя не особенно новаторская, поправка состояла в том, что круг рассматриваемых собственно литературных текстов был дополнен "биографическим текстом " Зощенко (реконструируемым по ПВС, воспоминаниям современников, переписке и т.п.), а собственно структуралистский инструментарий -- обращением к интертекстам, архетипам, психоаналитическим схемам и некоторым другим приемам исследования. Эвристической подоплекой такой эклектики (давно узаконенной постструктурализмом) было стремление любыми доступными средствами удовлетворить давнее любопытство -- понять, "чего хотел автор сказать своими художественными произведениями", узнать, "что у него внутри".
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
