|
Предыдущая Следующая
Горький эстетически не равноценен Пушкину, он все же восстановил его линию
«по существу и по духу». Подобные взгляды выражала и официальная советская критика в лице В.А. Десницкого, который в своей «пушкинской речи» в 1937 году подчеркивал, что Горький выбрал Пушкина в «первокласного учителя организации языка и его очищения» и сделал его «мудрость» «показателем меры и такта» в борьбе с «чрезмерный этнографичностью» советского литературного языка после революции. И не только в сфере очищения языка Горький пошел по пушкинским путям — он и первый после Пушкина создал полноценного героя.
Ведь пушкинский герой — это развенчание аристократического молодого человека. Этим должны были быть и герои Тургенева, Гончарова, Толстого и
Достоевского, но они «не пошли вперед по сравнению с Пушкиным, а снизили тона его спокойной, но суровой классовой самокритики»; только у Горького мы находим уже совсем «иных деятелей», то есть, «человека новой культуры», который борется за социальную гармонию. Поэтому «голос свободной, радостной пушкинской музы перекликается с... эпохой» 30-х годов'.
По-видимому, и Михаил Зощенко в какой-то степени разделял эти взгляды на Пушкина, Гоголя и Горького, по крайней мере, в 30-е годы. В духе
Розанова и Леонтьева, а может быть, и под влиянием Блока и философии Ницше он видит известное «падение» в русской, постпушкинской литературе; она теряет истинную народность, пренебрегши чувством меры. Вот что Зощенко пишет в предисловии к «пушкинскому восхвалению» в 1937 году по поводу повести «Талисман», задуманной как «шестая повесть Белкина»: «Иной раз мне даже казалось, что вместе с Пушкиным погибла та настоящая народная линия в русской литературе, которая была начата с таким удивительным блеском...».
Чрезмерный интерес к «психологии» указан как причина ущерба, потери
«блеска» и «народности», присущих пушкинской прозе. А сама повесть- стилизация, написанная в простом, энергичном, быстром и «мужественном» стиле пушкинских повестей, очевидно должна продемонстрировать переключение автора от гоголевской сказочной линии, с которой его обычно связывали, на пушкинскую От «психологии», то есть сложного «смеха сквозь слезы», связанного с «самоуглублением» и«эгоцентричностью», Зощенко переходит к просто смеху без примесей и к принципу «mens sana in corpore sano», все более ценимому автором «Возвращенной молодости» (1933). В поисках гармонии и здоровья Зощенко отмежевался от «больной» гоголевской линии с ее преувеличенным интересом к внутреннему миру человека и «иронией» по отношению ко всему земному, говоря словами Розанова. Он переходит к трезвому самоанализу и разумному лечению своих собственных заболеваний и более «веселому» пушкинскому смеху по отношению к общественным отрицательным явлениям. К 1937 году Зощенко готов признать гоголевское отношение к миру и себе как «mens mo-rba in corpore morbo». Переходя на позиции «советско-ницшеанские» и горьковские, он рассматривает XIX век как век сентиментальный, женственный, эгоцентричный, как век, когда писатели жалели «бедных людей», предлагали «униженным и оскорбленным» религиозные
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
