Девяносто лет назад убили на дуэли Александра Сергеевича Пушкина.
       Вся Россия, можно сказать, горюет и слёзы льёт в эту прискорбную годовщину. Но, между прочим, больше всех горюет и убивается Иван Фёдорович Головкин.
       Этот милый человек при одном только слове — Пушкин — ужасно вздрагивает и глядит в пространство.
       И как же ему, братцы, не глядеть в пространство, если обнаружилась такая, можно сказать, печальная, теневая сторона жизни гениального поэта.
       Мы, конечно, начнём нашу повесть издалека, чтобы не оскорбить память знаменитого гения. Начнём примерно с 1921 года. Тогда будет всё наглядней.
       В 1921 году, в декабре месяце приехал из армии в родной свой городок Иван Фёдорович Головкин.
       А тут как раз нэп начался. Оживление. Булки стали выпекать. Торговлишка завязалась. Жизнь, одним словом, ключом забила.
       А наш приятель Головкин, несмотря на это, ходит по городу безуспешно. Помещения не имеет. И спит по субботам у знакомых. На какой-то подстилке. В передней комнате.
       Ну и, конечно, через это настроен скептически.
       — Нэп,— говорит,— это форменная утопия. Полгода,— говорит,— не могу помещения отыскать.
       В 1923 году Головкин всё-таки словчился и нашёл помещение. Или он въездные заплатил, или вообще фортуна к нему повернулась, но только нашёл.
       Комната маленькая. Два окна. Пол, конечно. Потолок. Это всё есть. Ничего против не скажешь.
       А очень любовно устроился там Головкин. На шпалеры разорился — оклеил. Гвозди куда надо приколотил, чтоб уютней выглядело. И живёт, как падишах.
       А время, конечно, идёт. Вот уже восемьдесят седьмая годовщина ударяет со дня смерти нашего дорогого поэта Пушкина. Потом восемьдесят восьмая.
       На восемьдесят девятой годовщине разговоры, конечно, поднялись в квартире. Пушкин, дескать. Писатель. Жил, дескать, в своё время в этом помещении. Осчастливил, дескать, жилплощадь своим нестерпимым гением. Не худо бы в силу этого какую ни на есть досточку приклепать с полным обозначением события — в назидание потомству.
       Иван Фёдорович Головкин тоже сдуру участие принял в этой дощечке, на свою голову.
       Только вдруг в квартире ропот происходит. Дамы мечутся. Кастрюльки чистят. Углы подметают.
       Комиссия приходит из пяти человек. Помещение осматривает.
       Увидела комиссия разную домашнюю требуху в квартире — кастрюли и пиджаки — и горько так вздохнула.
       — Тут,— говорит,— когда-то Александр Сергеевич Пушкин две недели гостил у своего приятеля. И что же мы здесь видим спустя столетие? Мы видим, что в данной квартире форменное безобразие наблюдается. Вон метла стоит. Вон брюки висят — подтяжки по стенам развеваются. Ведь это же прямо оскорбительно для памяти гения! Нет, вряд ли поэт посетил бы своего приятеля, если б знал, чем всё это кончится.
       Ну, одним словом, через три недели выселили всех жильцов из этого помещения.
       Головкин, это верно, очень ругался. Крыл суровую пушкинскую эпоху и в особенности Николая Первого. Однако и своим от Головкина досталось — зачем, дескать, нет квартир и жить негде.
       Иван Фёдорович Головкин выражал своё особое мнение открыто, не боясь никаких последствий.
       — Что ж,— говорит,— это такое? Ну — пущай он гений. Ну — пущай стишки сочинил: «Птичка прыгает на ветке». Но зачем же средних людей выселять? Тогда предоставьте им площадь или дайте въездные.
       Хотел Головкин в Пушкинский заповедник поехать — ругаться, но после занялся подыскиванием помещения.
       Он и сейчас ещё ищет. Осунулся, поседел. Требовательный такой стал. Всё расспрашивает, кто да кто раньше жил в этом помещении. И не жил ли здесь, оборони создатель, Демьян Бедный или Качалов? А если жил, то он, Головкин, и даром не возьмёт такого помещения.
       А это верно: как это некоторые крупные гении легкомысленно поступают — мотаются с квартиры на квартиру, переезжают. А после такие печальные результаты.
       Да вот недалеко ходить,— один наш знакомый поэт за последний год не менее семи комнат сменил. Всё, знаете, никак не может ужиться. За неплатёж.
       А ведь, может, он, чёрт его знает, гений!
       Ох, и обложат же его лет через пятьдесят за эти семь комнат.
       Единственно, может быть, кризис несколько ослабнет к тому времени. Одна надежда.
      

© М. Зощенко, 1927 г.

Счетчики:

Ссылки для поклоников Зощинка: