|
Предыдущая Следующая
Особую сферу вторжения власти на территорию индивида являет секс. Формы такого вторжения могут быть как более или менее символическими, так и достаточно прямыми.
Символическая кастрация подчиненного начальником в результате выигрыша в биллиард принимает форму добровольно-принудительного обстригания усов («Веселая игра»). Рассказчик приходит домой, но его передовая жена и ее сослуживец не открывают ему. Слабый здоровьем герой не может драться, милиция отказывается помочь, но через полчаса его впускают, и оказывается, что там сидят сослуживцы – у них было заседание, а кроме того, «над вами подшутили. Охота нам было знать, что это мужья в таких случаях теперь делают» («Муж»). «Передовой» герой пытается не реагировать на то, что у жены допоздна сидит сослуживец, но в конце концов грубо вышвыривает его («Новый человек»).
Мотивы в первом случае "игры", а во втором "розыгрыша" отчасти смягчают ситуацию (отметим, кстати, в рассказе «Муж» инвариантный мотив "проверки"), третий же интересен, с одной стороны – переводом вторжения на идеологические рельсы, а с другой – оказанием прямого отпора[7]. Обратим также внимание на естественное совмещение "властной" темы с хорошо знакомой нам "гостевой", а значит, и "родительской".
Идеалом Зощенко являются герои, сознательно преодолевающие страх и проявляющие "удивительную смелость" перед лицом силы, власти, даже смерти: римлянин Муций Сцевола и его современный аналог – хилый, но волевой студент, побивающий силача-водолаза (ГК; 3: 413–414, 428–431; см. гл. X), а также заглавный герой рассказа «Монтер», поведение которого интересно перекликается с позицией самого Зощенко (см. гл. VII).
3. Ambi
Перейдем к "амбивалентно-эзоповской трактовке власти". Частый мотив – желательность порядка, но сомнительность его российской, в частности, дореволюционной реализации, например, в виде ссылок на старорежимное самодурство и общую неспособность россиян к организации.
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
