|
Предыдущая Следующая
Недоумение, оставляемое ДЛС при попытке традиционной интерпретации (да к тому же в контексте советской культурной обстановки конца 1930-х годов, когда укрепление семьи стало частью официальной политики), может быть рассеяно при ретроспективном – с позиций ПВС и зощенковского корпуса в целом – прочтении, которое обнаружит в нем многослойную технику маскировки. Не располагая, в отличие от случая с «Рогулькой», никакими специальными данными о происхождении сюжета ДЛС, тем не менее можно, как и там, указать на целый слой инвариантных зощенковских мотивов.
Прежде всего, это уже упомянутая тема "страха" и попыток его преодоления: Сашиных претензий на смелость, словесного отвержения им трусости, его «благоразумия», его обвинений Музы в «безрассудности», ее ожидания от него героизма, его бегства и последующей многократной нерешительности[4]. Саша явно не отличается "удивительной смелостью". Зато ему свойственно характерное стремление к "покою", в частности, к "самоуспокоению" и "довольствованию малым". При этом не раз возникает элемент "ложности": любовники встречаются «украдкой», герой врет матери о вызове в институт, а главное, лжет самому себе по всем поводам, требующим решительных действий, будучи неспособен "смотреть фактам в лицо". К этому добавляется еще и боязнь "публичного унижения", дважды пресекающая намерение вернуться. В результате, он оказывается "сам виноват" в утрате любимой женщины, вернее, – если в духе ПВС проанализировать психологическую подоплеку его поведения, – "страх" перед карающими выстрелами мужа, приняв форму "притворства" перед самим собой, ведет его по подспудно желанному пути "отказа от женщины" и подмены опасной любви сентиментально-декадентским любованием фотокарточкой.
Таков беглый очерк основных зощенковских инвариантов в ДЛС. К ним можно было бы добавить еще несколько мотивов: анатомию брака по расчету; переутомление, усталость, болезнь; сублимирующее переключение любовной энергии в трудовую[5]; "укрепляющее" лечение сердца; возвращение молодости и даже "безрассудства"; ненадежность элитарных аксессуаров (стека и т.п.); и ряд других, не вошедших в наш пересказ (например, образ негативной материнской фигуры – престарелой матери Саши, препятствовавшей свиданиям в ее доме). Итак, перед нами рассказ, многообразно перекликающийся с ПВС. Правда, оснований усматривать в нем автобиографическую историю, переданную другому персонажу, как будто не больше, чем в случае «Рогульки», которая, даже несмотря на повествование от первого лица, оказывается взятой из чужого опыта. Этим, однако, «авторский» фон ДЛС далеко не исчерпывается.
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
