|
Предыдущая Следующая
МЗ бывает в салоне у молодой вдовы, кокетничающей не с ним. «Впрочем, со мной она тоже приветлива. Но… [о]на говорит, что я слишком инертен, немужественен».МЗ забывает у нее свои перчатки, звонит ей, она принимает его, не отпускает. «[О]на склоняет голову мне на грудь. И я ухожу от нее через три часа… Вздохнув[, она] говорит: "Как видите, я оценила вашу милую уловку. Вы предприимчивы"». Когда же МЗ признается, что «случайно забыл перчатки» и «не имел никаких намерений», она оскорбляется и больше не приглашает его («Замшевые перчатки»; 3: 489–490).
Даже такой служебный, казалось бы, элемент, как спугивающий Сашу ошибочный возглас девочки («Папа приехал!»), можно возвести к играющей аналогичную роль реплике матери МЗ («Воры!») в эпизоде «Закрывайте двери» (3: 534–535; см. гл. II). Автобиографическая привязка возможна и для ряда других компонентов сюжета: смерти матери; трезвого брака; посещения мест с которыми связано прошлое; встречи через много лет с дореволюционными знакомыми.
Разумеется, проведенные сопоставления – не доказательства, но они делают гипотезу об автобиографических истоках ДЛС достаточно правдоподобной. Исходя из этой гипотезы, присмотримся к тому, как Зощенко обращается со своим «собственным» материалом.
Насытив рассказ чертами собственной психологии и биографии, он одновременно всячески отстраняется от них. Он транспонирует повествование в третье лицо, ведет его в ироническом ключе и подчеркнуто олитературивает. Название рассказа взято у Дюма-отца, причем не чисто формально, а по существу – речь идет об ушедшей дворянской жизни и нехватке (даже в ней) рыцарской смелости, несмотря на акробатические побеги в духе д’Артаньяна, а также Печорина, спускающегося от Веры через балкон на связанных шалях, подвергаясь нападению сообщников Грушницкого, и пользующегося дружбой ее мужа. Рассказ в целом напоминает чеховские сюжеты (см., кстати, гл. IX), «Иду» Бунина, а также общую схему «Евгения Онегина», к которому иронически отсылает и почти точная цитата: «"Ах, счастье с этой женщиной было так возможно" (ср. реплику Татьяны в VIII, 47: «А счастье было так возможно,/ Так близко!»). Извинительное объяснение Сашей своего страха нежеланием оказаться в ложном положении напоминает аналогичное поведение некоторых героев Достоевского (например, рассказчиков «Записок из подполья» и «Кроткой»)[6]. Торопящая любовников «старая румынка» списана то ли с кормилицы из «Ромео и Джульетты», то ли с дуэний любовных романов и водевилей. В предложение мужа поухаживать за его «женкой» вкраплено обращение «милый друг», вряд ли случайное у такого чуткого стилиста, как Зощенко, к тому же особенно любившего Мопассана. Отчетливо театральный характер носит сцена узнавания, где Саша, а затем Муза роняют свои стаканы (не исключена отсылка к «Княжне Мери», где Грушницкий роняет стакан, а княжна Мери его поднимает). Металитературно и имя героини – «музы» как героя, так и, символически, самого автора.
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
