|
Предыдущая Следующая
Как видим, объясняя истоки "ошибок", Зощенко колеблется между чисто просветительской концепцией нехватки знаний и более коварной психоаналитической моделью рационализации – драпировки страха в «научные» одежды.
«Я научился плавать только юношей, поборов этот страх [воды]… Именно в этом лежало противоречие, которое маскировало страх… Я не был слепым орудием в руках своего страха. Мое поведение… было продиктовано…. сознанием. Но конфликт, который возникал при этом… приводил меня к недомоганию. страх действовал вне моего сознания… Сознанию не были известны механизмы несчастья, и, может быть, поэтому избран был общий путь, как бы и верный, но для данного случая ошибочный, даже комичный [состоявший в ненужной фиксации на теме воды]… Пока можно говорить о разуме, которому не хватает знаний» (ПВС; 3: 583–587)[16].
Рационализация, в сущности, означает продиктованный "страхом" самообман – "притворство перед самим собой", о котором уже неоднократно заходила речь выше и еще пойдет в гл. XIV. Его Зощенко отмечает у Гоголя, у самого себя, объявляет психологической универсалией.
«В любом невротическом симптоме я находил страх или притворство. В любом поведении невротика и даже иной раз в его смерти было бегство, было желание уйти от "больных" предметов. было бессилие разорвать условные связи… Оказывается, помимо инфантильного страха, который испытывал Гоголь, ему нужно было еще притворяться, что страха нет и нет бегства. Какие младенческие сцены разыгрывались во взрослые годы!» (ПВС; 3: 635, 657).
И, добавим, какая богатая почва для создания художественных сцен притворства, арапства и самозванства – как у Гоголя, так и у Зощенко!
Даже люди, достигшие высокого уровня сознательности, в частности врачи, продолжают жить со своими страхами и болезнями – в том же вольном или невольном симбиозе со смертью, что и простые любители "мертвенного покоя".
«Один ленинградский невропатолог… мне сказал:… "[Я] болен неврастенией… [П]олностью вылечиться мне не удавалось. Но я организовал эту болезнь и довел ее до такой степени, что она мне почти не мешает. Я приспособился к этой болезни… Тогда я ["автор"]… на[шел другого] врача, который сам излечился от неврастении… В полутемной комнате, завешанной портьерами, сидел человек лет сорока. Его лицо меня необычайно поразило чрезвычайной свежестью и спокойствием… "Да… – сказал врач. – …[От болезни] мало вылечиться. Надо позабыть, что она… существовала… вычеркнуть ее из сознания психики"». Далее врач рассказывает собственную историю. От сложной беспорядочной жизни за «год он дошел до крайней степени расстройства». Заядлый альпинист, в горах он отморозил ноги, и «полностью потерял обе ноги – они были парализованы. Все потрясение, весь ужас катастрофы, вся перемена жизни настолько изменили направление психики больного, что через два месяца, встав на костыли, он не нашел у себя признаков неврастении… И вот 15 лет, как он не знает, что такое дурное настроение… И при этих словах врач показал на свои ноги, закрытые пледом. Они были неподвижны и мертвы. Тут я увидел, что врач сидит в кресле-коляске… Какая необычайная и жестокая насмешка – чувствовать себя больным и несчастным, не имея несчастий, и быть здоровым и радостным, потеряв так много… От [болезни] надо вылечиться, и потом ее надо позабыть… таким чувством, которое заставит о ней не думать. Однако то чувство, которое испытал врач, было слишком дорогой ценой за возвращенное здоровье» (ВМ; 3: 140–143).
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
