|
Предыдущая Следующая
«То у него шляпу… слямзили», то «[ф]онари прохожих беспокоят. Обжигают». Предлагается «небольшой проект… Провод отходит от неисправного фонаря через ручку поэта Пушкина. И если какая-нибудь отпетая личность захочет отбить чугунную часть памятника, то силой тока она отгоняется на пушечный выстрел» («"Пушка" – Пушкину»; декабрь 1928 г., «Пушка», № 50).
Из-за привычной сатиры на злобу дня опять высовывается "рука", на этот раз выступающая в грозном карательном качестве, отлитая в бронзу общелитературного и пушкинского донжуанского мифа[3] и каламбурно вооруженная пушечным выстрелом – еще одним зощенковским невротическим и в то же время пушкинским мотивом.
Поэтому, когда в ВМ мы читаем:
«Как говорится в старинных романах: дайте руку, уважаемый читатель, мы пойдем с вами, побродим по улицам и покажем вам одну любопытную сценку… Дайте руку, уважаемый читатель, – мы поедем с вами в Детское Село и посмотрим, что сделал… человек, чтобы… вдохнуть жизнь в свое разрушенное тело…» (3: 19, 25),
это следует отличать от, скажем, аналогичного риторического удвоения в 19-й главе «Мастера и Маргариты»:
«За мной читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!» (Булгаков: 367).
Помимо общей разницы тона, характерно отсутствие у Булгакова упоминаний о руке[4].
Напротив, рассказчик в ВМ настойчиво, иной раз со стилистической натугой, вовлекает руку в свое повествование и перемежающие его метанарративные рассуждения:
«В этой книге будут затронуты вопросы сложные… отдаленные от литературы и непривычные для рук писателя» (3: 7). «– Заметим себе это, – сказал автор, потирая руки» (3). «Нет, это не были заморенные ленинградские обезьянки, которые… жалостно на вас глядят, подперев лапкой свою мордочку… Они… каждую минуту лапали своих самок» (19–20). «Обезьяна [ударенная палкой по морде, а затем получившая кисть винограда]… позабыв обиду и боль, позволила даже коварному персу погладить себя по лапке» (20). «И… автор… закрывал свои уши руками, чтоб не слышать.. заунывной музыки, звавшей к… отчаянию, которым был полон и этот стареющий профессор и тот музыкант [Шопен], сочинивший уже мертвыми руками эту торжественную музыку своей близкой гибели» (27). «И придадим ему фамилию, ну хотя бы – Волосатов… А такая благозвучная фамилия, как Долгоруков… получится просто дрянная, не дающая радости своему владельцу – Длиннорукий (29). «[П]рофессора не узнать… Он ходит… окрепший… И… года через два он левой рукой будет гнуть подковы…» (79).
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
