|
Предыдущая Следующая
Налицо и сон, и удар грома и молнии (= гнев Перуна), и бесчувственное оцепенение, и утрата женщины. Естественно предположить, что глинкинская опера была в числе любимых автором ПВС, - а возможно, и прямым или хотя бы подспудным источником приведенного пассажа из ПВС.
Мотив “руки”, находящейся в центре этого пассажа, в "Монтере" проведен, так сказать, под сурдинку. Первоначальное включение света монтером в тексте вообще не упоминается. В эпизоде демонстративного гашения света и запирания будки рука подразумевается, но не названа. То же верно и для финальной подачи света. Зато издевательская реплика о воображаемом зажигании света тенором содержит крупный план сначала одной, "поющей" руки, а затем второй, зажигающей.17
При переводе этих ситуаций рассказа на язык комплексов, рассмотренных в ПВС, бросается в глаза явный перевес представителя авторского “я”, то есть, монтера, над устрашающим противником. Власть над светом, тьмой и женщинами оказывается “в руках” героя, а на долю антагониста приходится лишь до абсурда гипотетическое зажигание им света. Иными словами, “фобия руки” дана здесь в основном преодоленной. С этим, на мой взгляд, может быть соотнесена остававшаяся пока без удовлетворительного смыслового истолкования метаморфоза монтера из "Руслана" в "Черномора".
В ПВС Зощенко специально рассматривает моральную дилемму, возникающую в результате успешного покорения им низших сил собственной души, но тем самым и своебразного отождествления с ними. Решение этой проблемы ницшеанского аморализма - а Зощенко в молодости увлекался Ницше, и скрытым ницшеанством пронизано его постоянное стремление к здоровой, варварской, “антикультурной” простоте18 - находится им на путях переключения новообретенной силы в художественную и, в частности, “ручную”, сферу:
"Я поднялся с постели уже не тем, кем я был. Необыкновенно здоровый, сильный... я встал с моей постели... Я почти заметался, не зная, куда мне девать мои варварские силы.... Как танк, двинулся я по полям моей жизни, с легкостью преодолевая все препятствия... Мне показалось, что я стал приносить людям больше горя, чем раньше, когда я был... слабый... Я был волен распоряжаться, как хочу. Я вновь взял то, что держал в своих руках, - искусство. Но взял его уже не дрожащими руками, и не с отчаянием в сердце..." (3: 626-627).
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
