|
Предыдущая Следующая
В более двусмысленном ключе те же “просветительские” мотивы13 обыграны в рассказе 1924 года "Электрификация":14
"Дело это... Советскую Россию светом осветить... А тут свет проводить стали... [Х]озяюшка... предлагает квартиру осветить... Провели, осветили - батюшки светы! Кругом гниль и гнусь... И ничего такого при керосине не видно было... Батюшки светы!... Смотреть на такое зрелище тошно... [З]ажег электричество - батюшки светы! Ну и ну!... “Противно на все глядеть”. И все это светлым светом залито, и все в глаза бросается... Стал я приходить домой скучный. Приду, свет не зажгу и ткнусь в койку... [О]трезала хозяйка провода. “Больно, говорит, бедновато выходит при свете-то. Чего, говорит, бедность такую светом освещать клопам на смех... Не желаю, говорит, со светом жить”... Эх, братцы, и свет хорошо, да и со светом плохо!... Все, что в темноте хорошо, то при свете плохо" (1991а: 220-221 с исправлениями по 1927: 150-151).15
Что касается зощенковских мотивов “руки” и “удара грома” то в "Монтере" они играют немаловажную, хотя и, так сказать, закулисную роль. В опере Глинки сцена грома, мрака, оцепенения и утраты невесты как раз на пороге обладания ею (после хора, обращенного к Лелю, властному над любовью, ревностью и смертью людей16) сопровождается словами хора: "Что случилось? Гнев Перуна?" и Руслана (поддержанного другими персонажами):
"Руслан. Какое чудное мгновенье! Что значит этот дивный сон? И это чувств оцепененье! И мрак таинственный кругом? Где Людмила? (Хор: Где наша княжна?) Здесь со мною говорила с тихой нежностью она" (Глинка: 81-85).
Эта знаменитая сцена почти в точности соответствует мотивному комплексу, выявленному в ПВС и уже комментировавшемуся выше (см. гл. I). Сосредоточимся на деталях, особенно релевантных в контексте "Монтера"/"Руслана".
"Я вспомнил давний сон... Из темной стены ко мне тянется огромная рука... Я кричу. В ужасе просыпаюсь... Видимо, днем рука что-то... отняла у младенца... Что же....? Грудь матери?... Быть может, рука отца, однажды положенная на грудь матери... устрашила ребенка... Молния ударила во двор нашей дачи... Ужасный гром потряс всю нашу дачу. Это совпало с тем моментом, когда мать начала кормить меня грудью. Удар грома был так силен и неожидан, что мать, потеряв на минуту сознание, выпустила меня из рук. Я упал на постель... Повредил руку... Можно представить новое переживание несчастного малыша... Этот гром мог произойти оттого, что губы прикоснулись к груди... Может прийти рука... взять, унести, наказать.. И вдруг адский удар грома, падение, бесчувственное тело матери... Грудь матери... соединилась условной нервной связью с рукой... - рук[ой] вора, нищего, хищника, убийцы... Карающая рука наказывала за еду... В дальнейшем грудь матери стала олицетворять женщину, любовь, сексуальность... Да, нет сомнения - я избегал женщины... и одновременно стремился к ней... чтобы бежать, устрашенный ожидаемой расплатой... Разве не следует за ней по пятам... удар [грома]...?" (3: 607-615).
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
