|
Предыдущая Следующая
«[П]оскольку у нас перемена курса – наше будущее нас, естественно, не волнует… [М]ногие неудачи померкли в своем первоначальном значении. И они не так уж нас волнуют, как это бывало раньше, поскольку у всех теперь возникла полная уверенность, что все [это]… окончательно уйдет и превратится в прах» (ГК; 3: 328, 356). «Говорят, в Америке бани очень отличные… [Г]ражданин… [б]еспокоиться даже не будет – мол, кража или пропажа… Ну, может, иной беспокойный американец и скажет банщику: "Гут бай, дескать, присмотри" …[Н]азад придет, а ему чистое белье подают – стираное и глаженое… Подштанники зашиты, залатаны. Житьишко!» («Баня»).
Чудесная сохранность. Одним из осознанных стимулов к дебатированию проблемы непрочности человеческого существования была у Зощенко травма, нанесенная революционным разрушением привычного миропорядка. При этом он всячески подчеркивал безоговорочность сделанного им выбора в пользу «новой жизни» и – будь то искренне, притворно или в порядке самовнушения – отказывал революции в формировании его скептического взгляда на вещи: «"Меня, говорит [один из персонажей МС], не революция подпилила"» (см. гл. IV). Аналогичным образом и в ПВС неустойчивость психики "автора" целиком возводится к детским травмам, а тяжелый опыт войны и революции объявляется поздним наслоением.
Причудливой вариацией на эту двусмысленную тему является мотив "чудесной сохранности прошлого вопреки революционным переменам". Его примеры были рассмотрены в гл. IV, в том числе эмблематический случай с сумасшедшим, мнящим себя помещиком, который «сумел сохраниться через всю вашу революцию» (ГК-У, «Мелкий случай…»)[9], и история двух старорежимных старушек, временно, до ялтинского землетрясения 1927 года, укрывшихся на своей крымской вилле («Тишина»; см. также выше в наст. главе). Оригинальный вариант этого мотива образуют ситуации, где "сохранность" объясняется крайним цинизмом или тупостью персонажа.
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
