|
Предыдущая Следующая
– " художественные формы преодоления ситуации":
Достоевский: человек из подполья желает заговорить с антагонистом «языком литературным… о пункте чести», пишет о нем «абличительную повесть», обдумывает письмо к нему с вызовом на дуэль и, наконец, успешно состукнувшись с ним на улице, «торжествовал и пел итальянские арии»; Зощенко: «негрооперетта» как культурный эталон.
4. Инварианты и реинтерпретация
Сказанное выше говорит в пользу продемонстрированных Попкин интертекстуальных связей ДП, но не обязательно в пользу их общей "антисоветской" – и, шире, "культурно-социологической" – интерпретации. Напротив, акцентированные этими параллелями зощенковские мотивы работают на совершенно иной кумулятивный эффект, который располагается на самом видном месте, но в силу принятых в зощенковедении установок проходит незамеченным. Зато в терминах зощенковской "поэтики страха и недоверия", развиваемой в настоящей книге, этот эффект оказывается вполне естественным и центральным.
Прежде всего, как и в предыдущих анализах, чтобы понять сокровенную тему рассказа, к нему следует подойти не как к фельетону на тему общественных нравов, а как к маленькому литературному шедевру – «вечному» воплощению волновавших автора личностных проблем, представленных, как подобает «несолидному» комическому жанру, «в разжалованном виде из генералов в солдаты». Легко видеть, что букет мотивов, высвеченных в ДП интертекстуальными параллелями, характерен для того «экзистенциального» Зощенко, образ которого был набросан в двух первых главах. Тут и общая озабоченность "душевным состоянием", и "страх", и "сознание вины", и "фиксация на нищем", и "грозный антагонист" с его "карающей рукой", и "идиллическая мечта" об избавлении от этих фобий и обретении здоровой простоты, в частности, с помощью искусства[4]. Особенность рассказа в том, что и в этом плане он выглядит как бессобытийный.
Действительно, душевные переживания не принимают клинических масштабов, как в других рассказах (например, во «Врачевании и психике»), а сводятся к восторгам по поводу шагания «душа в душу». Боязнь нищего и амбивалентное самоотождествление с ним, богато разработанные в ПВС и ряде рассказов (см. гл. II), оставляют свой след лишь во фразе «засмотрелся на нищего», хотя и интригующей самой по себе и даже повторенной после нерешительного отрицания:
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
