|
Предыдущая Следующая
Что касается историко-литературной судьбы Зощенко, то в рамках данной группы трактовок она оценивается довольно оптимистично. По линии как мета-советского содержания, так и мета-дискурсивной формы, Зощенко предстает отражением своей эпохи. Долговечность его творчества предполагается, однако, сильно зависящей от сохранности (или реконструкции) его социо-культурного контекста.
Академическая: психоаналитическая. В центр рассмотрения ставятся автопсихоаналитическая повесть Зощенко, его человеческая и писательская личность и фрейдистская подоплека его творчества. Фабульное содержание реабилитируется, причем особое внимание уделяется изображению детства писателя, соответствующим травмам, эдиповской тематике секса, родительской власти и т. п. (Мазинг-Делик, Хэнсон, Ходж). От ПВС связи перебрасываются к биографии реального автора, его детским рассказам (Хэнсон), некоторым из “Сентиментальных повестей” (Синявский), отдельным рассказам на психотерапевтические темы (фон Вирен-Гарчински) и ницшеанской мотивике самых ранних вещей (Гроуз, Кадаш), но не к основной массе комических рассказов. Почетное место Зощенко в историко-литературной перспективе принимается в этой новейшей школе зощенковедения за данное и не обсуждается.
Актуальность предложенной в настоящей книге реинтерпретации зощенковского наследия определяется рядом факторов. Среди них: возвращение ПВС его законного места в зощенковском корпусе; уход в прошлое советской реальности – объекта изображения у Зощенко и источника критических истолкований его творчества; и общая перемена дистанции и перспективы. Для Зощенко, перешагнувшего за столетнюю отметку со дня рождения и сорокалетнюю со дня смерти, наступает время формирования “вечной” репутации.
Основу нового истолкования Зощенко составили три теоретические установки. Первая – на выявление глубинного единства обычно противопоставляемых друг другу аспектов его творчества: комических рассказов и автопсихоаналитической повести, автора и персонажей, литературных масок и подлинной личности, сказовой манеры и характерных фабул. Вторая – на определенную степень освобождения писателя из детерминистских объятий эпохи: Зощенко в этом смысле заслуживает не меньшего уважения, нежели его любимые авторы Боккаччо, Вольтер, Гоголь и Мопассан, которые сегодня воспринимаются в равной мере как представители своих стран и эпох и как общечеловеческие классики. Третья установка состояла, напротив, в констатации глубинных точек схождения Зощенко, а также его интерпретаторов, с русской (в частности, официальной советской) культурной традицией.
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
