|
Предыдущая Следующая
Даже в самых смешных своих вещах Зощенко предстает мрачноватым философом жизни, а его “мещанские” маски – защитными комическими вариациями на темы тех же фобий, которыми всерьез мучается герой-повествователь ПВС, узнаваемый также в мемуарах о реальном авторе. Единство ситуаций, мотивов, поз и характерологических черт, обнаруживающееся при взгляде на его комические рассказы сквозь призму ПВС, подтверждает глубину известного признания Гоголя о разжаловании и преследовании “собственной дряни”.
Экзистенциальная суть зощенковского мироощущения оказывается сводимой к страху перед непрочностью существования, недоверчивым поискам защиты от опасностей и жажде покоя и порядка. Соответственно, его знаменитый сказ может быть понят как амбивалентное – ненадежное и прячущееся от опознания – повествование недочерчивого рассказчика о ненадежном мире. Эта новая интерпретация претендует не столько на полную отмену принятых взглядов на Зощенко, сколько на корректирующий синтез прозрений, накопленных предыдущими школами.
Специального внимания заслуживает проблема взаимоотношений Зощенко с советской эпохой. Вечное всегда выступает во временных, социально ориентированных формах, хотя Зощенко и принадлежит знаменитый пассаж о “бывшем учителе рисования”, которого “не революция подпилила”, ибо он “бы все равно спился или… проворовался”. Речь поэтому не может идти о полном вызволении писателя из-под власти социума, в том числе – власти тех культурно-социологических трактовок, которые являют еще одну, уточненную и неизбежную, форму институционального контроля общества над писателем.
Параноическая природа детских страхов Зощенко (автора-героя ПВС) как бы заранее сделала его идеальным писателем на “советскую”, в частности – “коммунально-квартирную” —тему подавления личности. Востребованные действительностью, которая не замедлила оправдать самые худшие опасения, зощенковские неврозы обеспечили ему глубокую созвучность эпохе; воплощение, казалось бы, сугубо личных, но в то же время архетипических экзистенциальных травм обернулось верным портретом исторического момента. Зощенко оказался подлинным классиком советской литературы, но не столько как сатирик-бытописатель советских нравов, сколько как поэт страха, недоверия и амбивалентной любви к порядку.
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
