|
Предыдущая Следующая
Злорадная тщательность этих описаний находится в прямом противоречии с разоблачительной установкой соответствующих – «антиотравленческих» – страниц ГК, свидетельствуя о фундаментальной амбивалентности отношения автора к еде.
3. Еда как троп
Зощенковский мир настолько пронизан ощущением "пищевой опасности", что вдобавок к каузальным ситуациям "гибели от еды", он изобилует причинными последовательностями, где, наоборот, "еда" вызывается "смертью", а также сопряжениями "еды" и "смерти" по простой смежности, рассчитанными на формирование метонимических ассоциаций. В гл. V уже приводились примеры монтажных соположений молока (и шире – питья) со смертью или иной опасностью:
питье молока МЗ – смерть его дяди (3: 561–562); питье воды отцом – его смерть (3: 544); питье молока перед сном – комическое ожидание воров (3: 534–535); питье молока взрослым МЗ у крестьянина, держащего в доме свой надгробный крест, чтобы не бояться смерти (3: 669–670).
Готовым предметом, сополагающим еду со смертью в, казалось бы, безобидную причинно-следственную пару, осложненную, однако, "гостевой" ситуацией, всегда чреватой опасностями, являются излюбленные Зощенко "поминки".
Герой идет на поминки малознакомого сослуживца, родственники которого заявляют, что тот «заш[ел] сюда пожрать», и за руки выводят его («Поминки»). Священник, приглашенный отпевать покойника, является напившимся на голодный желудок, и его приходится кормить, чтобы «усилить его физически». Тем не менее, «качка у него продолжалась», хотя он и «уравновешивал [ее] помахиванием кадила» («Шумел камыш»)[9].
Финал сентиментальной повести «Мудрость» строится на буквальном превращении пиршественного стола в поминочный – по архетипическому державинскому рецепту (Где стол был яств, / Там гроб стоит):
Первые гости, пришедшие после внезапной смерти пригласившего их хозяина, «тихо поохав и потолкавшись у стола, ушли на цыпочках, съев по куску семги… Вслед за ними… все приглашенные… узнав о смерти, тихонько ахали… и уходили… [П]роходя мимо стола, дамы брали по одной груше или по яблоку, а мужчины кушали по куску семги или выпивали по рюмке малаги. И только один… ближайший друг… ковырнул вилкой в тарелку с семгой, но, поднеся ко рту кусок, отложил его обратно и… вышел» (2: 56–57).
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
