|
Предыдущая Следующая
Герой-рассказчик начинает с того, что «германская война и разные там окопчики – все это теперь на нас сказывается. Все мы через это нервные и больные. У кого нервы расшатаны» и т.д. Герой вроде здоров («И жру ничего»), но «каждую минуту остерегается, что эти окопчики и на [нем] скажутся». Утром жена обнаруживает, что у него нездоровый цвет лица. «Поглядел я в зеркало. Действительно – цвет лица отчаянный бордо, и морда кирпича просит». Герой беспокоится, щупает себе пульс, но идет на работу, где сослуживец тоже отмечает его «нездоровый... землистый вид». Герой чувствует себя хуже, уходит домой, ложится в постель, думает о смерти, вызывает врача, который объявляет его симулянтом. «Стал я собираться к профессору. Надел чистое белье. Стал бриться. Провел бритвой по щеке, мыло стер – гляжу – щека белая, здоровая, и румянец на ней играет… Жена… говорит: "Да ты небось Ваня неделю рожу не полоскал?" Я говорю: "…[Д]ня четыре… [Н]а кухне у нас холодно и неуютно. Прямо мыться вот как неохота" … И боли сразу как будто ослабли… И здоровье стало прямо выдающееся».
Знакомые зощенковские инварианты – военные травмы, здоровье/болезнь, расшатанные нервы, ипохондрия, симуляция, недоверие к медицине – представлены здесь в таком густом наборе, что даже традиционный исследователь усматривает в рассказе попытку автора «как бы да[ть] бой своей собственной мнительности, своей глубоко скрытой болезни»[11]. Правда, Зощенко, как всегда, прикрывает свою личную тему общественной – разоблачением «мещанской» внешней обстановки («на кухне холодно») и внутренней некультурности («мыться… неохота»), но он игриво приподымает эту маску, подмигивая читателю следующей – своей окопной сигнатурой. Непроницаемой, однако, остается – возможно, ввиду своей вызывающей очевидности – та маска, вокруг которой строится весь сюжет, включая многозначительную сцену перед зеркалом. Герой, не желающий выходить на кухню, ходить на работу, мыть лицо и вообще иметь «общепринятую наружность», необходимую для функционирования в социуме, гораздо ближе к реальному Зощенко, человеку с «закрытым сердцем», сторонившемуся жены, сына, гостей и прочих граждан, чем тот идиллически здоровый румяный субъект, чей якобы подлинный лик служит финальной заставкой к рассказу. Короста грязи на лице героя сродни всем тем "защитным оболочкам", включая монокль и неподвижную «морду» иностранца, за которыми столь же упорно, сколь и тщетно, пытаются укрыться зощенковские герои (и с несколько большим успехом – их непроницаемый автор).
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
