|
Предыдущая Следующая
Отмечу приравнивание дореволюционных хлыстиков к ромбам советских военачальников.
Кстати, оксюморонный вариант "военного аксессуара" являет знаменитая «рогулька», представляющаяся герою островком спасительной твердости, а оказывающаяся источником смертельной опасности. На это центральное совмещение нанизаны чуть ли не все зощенковские инварианты: тут и страх, и рука, и вода, и якобы гарантированный покой, и научная аномалия, и даже идеальный порядок, мысленно достигаемый гротескным "взаимным уравновешением":
«Не знаю, какие бывают у вас химические или физические законы, но только при полном неумении плавать я выплыл наружу… Держусь за эту рогульку и… [б]лагославляю небо, что… в море понатыканы такие рогульки для указания мели и так далее… "Эй… за что, обалдели, держитесь – за мину!" … "Лучше бы ты взорвался на этой мине – обезвредил бы ее и себя!"» («Рогулька»; см. гл. VI).
(Аналогичен эпизод из ГК с разборным кораблем, предназначенным для матери Нерона [3: 287], где тоже обыгрываются ложный гарантированный покой, кораблекрушение, вода и чудесное спасение, с той разницей, что смертоносность возникает в результате технически изощренного «коварства»).
Условность и маски. Непрочность элитарных оболочек связана с их "неподлинностью, притворностью" – недаром при перемене обстоятельств одежда слезает с человека, как змеиная шкура. В ПВС, на страницах, посвященных собственному дореволюционному прошлому, МЗ отмежевывается от светских условностей как не только претенциозных и хрупких, но и аморальных.
МЗ, которому «не приходилось раньше бывать среди аристократов», после Февральской революции идет, надев по совету приятеля свои воинские награды, «в один весьма аристократический дом». Он «как бревно си[дит] в кресле со своим орденом на шее» и скучает (3: 487–488). Провожаемый с елки у богатых знакомых хозяйской дочерью и ее горничной, юный МЗ прощается за руку с обеими и получает реприманд за такой демократизм: «У нас это не принято. Это шокинг» (3: 553).
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
