|
Предыдущая Следующая
Каламбурный призыв черпать спокойствие в уверенности, что и до тебя доберутся, и оксюморон о смерти, дышащей жизнью, восходят к архетипическому мотиву смерти как желанного успокоения, инвариантному, в частности, у Пушкина[10]. Зощенко разрабатывает в сущности ту же тему, только с характерным для него страхом, выражающимся в еще большей отчужденности – то комической, то нарочито циничной, то «объективно-научной».
«[Н]а что уж беспокойный век, ну, скажем, шестнадцатый… Вот идет он погулять и, значит, шпагу сбоку пришпиливает: мало ли… сразу надо драться. И ничего… [И] даже на морде никакой грусти или паники не написано… [Ч]еловек очень великолепно устроен. Какая жизнь идет – в той он и прелестно живет... Так вот сейчас со спокойной совестью мы перейдем к воспоминаниям о человеке, который жил в начале двадцатого века… Нищий перестает беспокоиться, как только он становится нищим. Миллионер, привыкнув к своим миллионам, также не думает о том, что он миллионер. И крыса, по мнению автора, не слишком страдает от того, что она крыса… Человек отлично устроен и охотно живет такой жизнью, какой живется» (МС; 2: 180–181, 208). «Зачем же трепать свои нервы и расстраивать здоровье – все равно бесцельно, все равно не увидит, вероятно, автор этой будущей прекрасной жизни. Да будет ли она прекрасна – это еще вопрос. Для собственного успокоения автору кажется, что и там много будет ерунды и дряни» (ОЧП; 2: 106). «Пусть на этом месте читатель плачет, сколько ему угодно, – автору все равно, ему ни холодно, ни жарко. Автор бесстрастно переходит к дальнейшим событиям (АТ; 2: 45).
«Дарвинистское» рассуждение о нищих, крысах и миллионерах, идеально притертых к своим жизненным нишам, представляет собой, в сущности, особый минималистский вариант мотива "каждый на своем месте".
Обобщенная формулировка трагикомического парадокса "смерти как гарантии покоя" есть в рассказе о переименованиях парохода (см. гл. IV).
Предыдущая Следующая
© М. Зощенко, 1926 г.
|
